Глава 3.

Глава 3.

«Бесплодная земля»

Эпиграф.

Эпиграф, предпосланный Элиотом поэме, отсылает читателя к известному древнегреческому мифу о кумской (куманской) Сивилле. Согласно преданию, Аполлон, влюбленный в прорицательницу Сивиллу, согласился выполнить любое ее желание. Сивилла захотела вечной жизни, но забыла попросить бога даровать ей вечную юность. Через несколько столетий она превратилась в горсточку пыли, и ее единственным желанием стала смерть. Элиот, безусловно, учитывает всю традицию использования данного образа. Поскольку настоящее, согласно его теории, призвано заново открывать прошлое, то соотнесение мифа с современной реальностью и обнаружение их тождественности делает видимым те стороны мифа, которые не были значимы для античных авторов.

Сивилла некогда была прорицательницей, т. е. есть обладала способностью видеть связь настоящего, прошлого и будущего. Таков, согласно Элиоту, человек, подчиняющий свое эгоистическое «я» божественному началу. Таков и подлинный художник, наделенный “чувством истории”.

Желание Сивиллы - попытка земного существа, забывающего о своем телесном начале, стать равным бессмертным богам, заранее обреченная на неудачу. Этот мотив мы находим у Овидия в “Метаморфозах”, где Сивилла, обращаясь к Энею, говорит:

“Я не богиня, о нет; священного ладана частью

Смертных не мне почитать. Чтобы ты не блуждал в неизвестном

Ведай, что вечный мне свет предлагался скончания чуждый,

Если бы девственность я подарила влюбленному Фебу.”[1]

Сивилла отвергает высшее, что доступно земному существу - любовь бога. Подобно ей, современный человек, замкнутый в субъективном мире своего “я”, утверждается в грехопадении и бросает тем самым вызов высшей силе мироздания. Так же, как и кумская Сивилла, он превратился в “страх в пригоршне праха”[2] (fear in a handful of dust[3]). Этот образ, отождествляющий повествователя с Сивиллой, - традиционный символ бренности плоти.

Кроме того, Сивилла, как отмечает большинство интерпретаторов “Бесплодной земли”[4], - персонификация основной темы поэмы - смерти-в-жизни. Сивилла существует, но в ее существовании нет смысла, и она жаждет окончательной смерти, которая избавит ее от страданий, причиняемых разрушающейся плотью.

Роман Петрония “Сатирикон”, откуда собственно и заимствован эпиграф, вносит дополнительный смысл в понимание древнего мифа. В устах пьяного Тримальхиона рассказ о Сивилле приобретает явно травестийный характер: “Дражайший Агамемнон, - продолжал между тем Тримальхион, - прошу тебя, расскажи нам лучше о странствованиях Улисса, как ему Полифем палец щипцами вырвал, или о двенадцати подвигах Геркулеса. Я еще в детстве об этом читал у Гомера. А то еще видал я кумскую Сивиллу в бутылке. Дети ее спрашивали: “Сивилла, чего ты хочешь?”, а она в ответ: “Хочу умереть”.[5] Все, что говорит Тримальхион, - чистейшая ложь, ибо у Гомера не рассказывается ни о вырванных у Улисса пальцах, ни о двенадцати подвигах Геракла. В монологе героя “Сатирикона” Элиот, по справедливому замечанию Э.Дрю[6], обнаруживает осмеяние человеком эпохи религиозного скептицизма традиций прошлого. Миф вплощающий абсолютные, вечные ценности, лишен для Тримальхиона своего значения. Та культура, к которой он принадлежит, не в силах понять свой собственный генезис и видит в мифе лишь небылицу, как Тримальхион, в сознании которого вся история, мифы, события существуют в виде хаотичного нагромождения фактов. Параллель с современной Элиоту постромантической эпохой здесь очевидна.

Сопоставление центральной темы “Бесплодной земли” с историей Сивиллы вне контекста “Сатирикона” может показаться ошибочным. Тем не менее такой анализ необходим, ибо любой элиотовский образ всегда заключает в себе традицию его использования. Кроме того, показательно, что среди мифов, возникающих в монологе Тримальхиона, Элиот остановился именно на истории Кумской Сивиллы. То есть перед нами - не травестия мифа вообще, а привлечение определенной легенды, внутренний смысл которой также следует учитывать.