«Бесплодная земля»: основные темы поэмы и принципы ее построения.

 

Вершиной раннего творчества Элиота историки литературы единодушно признают поэму «Бесплодная земля». Это сравнительно небольшое по своему объему произведение создавалось им на протяжении более чем семи лет. Элиот терпеливо и кропотливо работал, выверяя каждую строчку, и лишь финал был написан стремительно, на одном дыхании.

В первоначальном варианте поэма представляла собой большое по своему объему сочинение, озаглавленное «Он управляет при помощи различных голосов» («He do the Police in Different Voices»”). Помимо пяти частей, составивших окончательный вариант «Бесплодной земли», поэма включала большое число стихотворных отрывков, которые в сущности представляют собой самостоятельные поэтические произведения: «Смерть святого Нарцисса», «Элегия», «Смерть герцогини», «Погребальная песнь», «Фреска» и др. Кроме того, Элиот планировал включить в поэму стихотворение «Геронтион» в качестве пролога. По-видимому, он сам - а не только его исследователи - рассматривал будущее детище как грандиозный итог своего творчества.

Завершив поэму, Элиот обратился с просьбой к Эзре Паунду ее отредактировать, и Паунд охотно согласился. Он сократил произведение почти втрое, беспощадно вычеркнув из текста все, что ему казалось лишним или слабым в художественном отношении. Именно Паунд, как отмечают некоторые исследователи, разубедил Элиота использовать стихотворение «Геронтион» в качестве пролога к поэме.[30] Элиот учел большую часть замечаний и исправлений мэтра,[31] и в знак глубокой признательности посвятил ему свою поэму. Выправленный Паундом текст «Бесплодной земли» был опубликован в 1922 году. в октябрьском номере издаваемого самим Элиотом журнала «Критерион». В ноябре того же года она появилась в журнале «Циферблат» («Dial») и вскоре вышла отдельной книгой в США. Именно в американском издании Элиот впервые опубликовал свои комментарии к поэме.

О дальнейшей судьбе первого варианта поэмы уже много говорилось в элиотоведении.[32] Автор «Бесплодной земли» в знак благодарности отослал все черновики известному литератору Куинну, который вел от его имени переговоры с «Циферблатом». Так материалы оказались в архиве Куинна, где они хранились в течении пятидесяти лет, будучи практически недоступными для исследователей. Ученые даже приблизительно не могли составить представление о первоначальном объеме поэмы и о тех исправлениях, которые внес в ее текст Паунд. После смерти Элиота Куинн передал находившуюся в его распоряжении рукопись издательству «Фабер энд Фабер». В 1971 году она была опубликована. Это событие стало настоящей сенсацией в филологическом мире. Сам элиотовский текст и замечания на полях Э. Паунда были подробнейшим образом прокомментированы как в самом издании, так и в статьях, которые за ним последовали. Современное исследование «Бесплодной земли» уже немыслимо без использования так называемой «рукописи Куинна», то есть первоначального варианта поэмы и без учета тех замечаний Э. Паунда, с которыми согласился Элиот. Ниже, рассматривая проблематику «Бесплодной земли», мы неизменно будем придерживаться сопоставительного анализа первоначального и окончательного варианта поэмы.

Однако, предваряя этот анализ, необходимо учесть общий характер изменений, внесенных Паундом. Итак, каким же принципом он руководствовался, исправляя стихи своего друга и ученика? Большинство исследователей, как правило, обходят этот вопрос, предпочитая конкретные факты абстрактным обобщениям. Однако уже сам факт, что один поэт, исходя из собственных априорно субъективных представлений, исправляет произведение другого поэта, и второй поэт с его исправлениями соглашается, конечно же требует комментария. Ведь два поэта - это всегда два совершенно разных мира. Когда речь заходит о таких выдающихся творческих индивидуальностях, как Элиот и Паунд, то полного единства взглядов, вкусов и пристрастий здесь быть не может, даже при всей близости их эстетических концепций.

Нас в данном случае интересует отношение Паунда к творчеству Элиота. Паунд никогда не одобрял элиотовской «метафизичности», его интереса к христианской этике, столь очевидного во многих стихах Элиота. Паунду было совершенно чуждо увлечение Элиота театром. Его замечания на полях рукописи «Бесплодной земли» показывают, что некоторые эпизоды он вообще не смог понять. Почему же он взялся редактировать поэму? На этот вопрос, весьма убедительно, на наш взгляд, отвечает в своей книге Питер Акройд. Исследователь признает, что Паунд «совершенно не понимал природу элиотовского гения»[33]. Но в то же самое время он отмечает «тонкий поэтический слух Паунда»[34], его способность услышать стержневой ритм, основную мелодию произведения и отбросить все то, что эту мелодию заглушает. Объяснение Акройда, на первый взгляд, может показаться субъективным, ненаучным. Но оно точно определяет основную черту критического сознания Паунда. Действительно, принимая во внимание отношение Паунда ко многим современным ему молодым поэтам и прозаикам, Т. С. Элиоту, Р. Олдингтону, Э. Хемингуэю и многим другим, нельзя не поразиться его критическому чутью, умению распознать в новом произведении литературный шедевр. В данном случае заслуга Паунда состоит в том, что он превратил огромную массу разрозненного поэтического материала в художественное целое. «Бесплодная земля» стала более лаконичным, точным выражением элиотовского мировидения.

Элиот, всегда осуждавший в своих эссе усложненную поэтическую риторику и фразеологию и ратовавший за простоту и точность художественной речи, был глубоко убежден, что язык его собственных стихов предельно прост. Тем не менее «Бесплодную землю», насыщенную аллюзиями, реминисценциями, вряд ли можно отнести к тем произведениям, которые читаются легко. Однако, несмотря на всю сложность и шифрованность текста, поэма сразу же завоевала популярность не столько у представителей литературной элиты (их отклики не всегда были хвалебными), сколько у рядовых читателей.

Успех поэмы объясняется тем, что она воспринималась современниками поэта чисто эмоционально, то есть как произведение «злободневное», отразившее актуальные социальные проблемы. Ее ставили в один ряд с литературными сочинениями, раскрывающими умонастроение «потерянного поколения». Впоследствии сам Элиот решительно отвергал такого рода интерпретацию «Бесплодной земли». Ф.О.Маттиссен приводит в своей книге известное высказывание Элиота: «Мне не нравится слово “поколение”, которое превратилось за последнее десятилетие в талисман. Когда я написал поэму “Бесплодная земля”, то некоторые доброжелательные критики утверждали, что я выразил разочарование поколения. Но это - чистейший вздор. Возможно я и выразил, как им кажется, их иллюзию разочарования, но это не было главным моим намерением.»[35] Смысл данного высказывания вряд ли стоит сводить к отрицанию Элиотом связи «общего настроения» поэмы и атмосферы времени. Речь идет о другом. Поэт, во-первых, утверждает, что он ни в коей мере не стремился потрафлять вкусам своего времени, избрав для обсуждения «модные», актуальные темы. Кроме того, Элиот всегда осуждал и осуждает в данном случае попытку читателя навязать произведению искусства собственные эмоции и полное неумение читателя воспринять «Бесплодную землю» как эстетический феномен. Согласно его собственной теории внеличностной литературы, он не выражал чувства, идеи, проблемы поколения 1910 годов, а использовал их в качестве материала, находящегося под рукой, для создания произведения искусства. Этот материал получил предельную конкретизацию и предельное обобщение, трансформировавшись в эстетическую реальность. А вот уже эстетическая реальность подчинялась законам искусства и действительно не имела прямого отношения к чувствам, разочарованиям поколения. Поэтому, с точки зрения Элиота, говорить об их связи – «чистейший вздор».

Перед искусством, в особенности когда оно находится в состоянии кризиса,  стоят иные цели. И главной задачей своего произведения автор считает восстановление литературной традиции, разрушенной позднеромантической поэзией. Таким образом, цель «Бесплодной земли» – устранить разрыв между прошлым и настоящим и вернуть языку былую эмоциональную и смысловую насыщенность.

 

Основополагающие принципы литературно-критической теории Элиота, рассмотренные нами, касаются главным образом проблемы поэтической формы, но в их основе лежат некие общие идеи о мире и человеке. «Бесплодная земля», являясь высшей точкой философских и творческих исканий раннего Элиота, дополняет наше понимание этих общих идей. Но если в критике они реализуются в виде рассуждений частного порядка, то в поэме они воссоздаются при помощи сложной системы художественных образов.

Элиот, создавший весьма оригинальную литературно-критическую теорию, не был новатором в области этики и философии. Он не разработал собственной этико-философской системы и его воззрения отличались крайним эклектизмом. Общее понимание проблемы бытия, вселенной и человека не выходило в его представлениях за рамки традиционной христианской этики, которая была опосредована некоторыми философскими (Бергсон, Брэдли), культурологическими (И.Бэббит, П.Э.Мор, Ш.Моррас) и антропологическими (Дж.Фрэзер, Л.Леви-Брюлль) теориями. Элиотовскую картину мира, конечно, усложняло его увлечение восточными верованиями, в частности буддизмом и индуизмом.

Согласно воззрениям Элиота, отразившимся в его эссеистике и поэтическом творчестве, причиной вечной трагедийности бытия людей является их собственная человеческая природа. Первородный грех разделил человека и Бога. Возможность приблизиться к Богу заложена в смирении, в осознании человеком своего места в системе мироздания по отношению к Богу. Однако история человечества, как ее мыслит Элиот, представляет собой не движение к Богу, а извечное повторение первородного греха. Человек подчиняет свою жизнь земным желаниям, отказываясь признать власть Бога, внеположенных абсолютных ценностей над собой. Греховное начало вытесняет в его душе божественное. Он сам стремится к власти, к обладанию миром, т. е. принимает на себя роль Бога. Пренебрежение этическими нормами приводит к распаду  внутренней целостности. Человек замыкается в сфере собственных обыденных чувств, иными словами в сфере своего сугубо человеческого «я», отчуждаясь от Бога, первоосновы всего сущего, от мира  и от людей. Его речь перестает быть адекватным выражением восприятия мира.

Такими Элиот видит своих современников. Именно человек начала ХХ века, эпохи распада всех ценностей, и то состояние, в котором он пребывает, становятся предметом размышлений автора «Бесплодной земли». Перед нами последовательно развертывается сознание человека и художника, принадлежащего пост-романтической культуре. В этом смысле поэма неотделима от своего времени. И, несмотря на категорическое нежелание Элиота   быть причисленным к тем писателям, которые говорили о проблемах «потерянных», по своему духу, настрою, определенным мотивам поэма все же неразрывно связана с литературой «потерянного поколения». Конфликты эпохи за счет смещения временных планов перерастают у Элиота во вселенскую катастрофу, в универсальные проблемы бытия человека, и этот момент всегда следует иметь в виду при анализе «Бесплодной земли».

Согласно христианскому вероучению, разрушение человека вызвано его отказом подчиниться Богу и стремлением возвысить свое обыденное «я». Эта модель ложится в основу элиотовского понимания развития культуры. Причину распада европейской культуры поэт видит в гуманизме, утверждающем неограниченные возможности человеческого "я". Романтическая эстетика послужила в такой ситуации катализатором процесса распада. Романтизм в понимании Элиота  отождествил обыденное "я" и творческое, призвав тем самым к нарушению литературных норм и к бунту против литературной традиции. Состояние современной эпохи и культуры - логический результат этих тенденций.

Человек как субъект мира, утратив ощущение абсолютных ценностей, существующих вне его «я», лишается источника жизни, своего рода плодородной почвы для существования. Он замыкается в сфере своей обыденной личности. Его способность прозревать в окружающей реальности божественное начало и, следовательно, видеть в реальности смысл исчезает. Сама реальность и собственная жизнь стала для человека, героя «Бесплодной земли», чередой непрерывно сменяющих друг друга конечных форм и пустых понятий.

Человек (художник) как субъект культуры также оказался предоставлен самому себе. Романтизм уничтожил традицию  (систему устойчивых эстетических принципов), которая была для художника источником творчества. Современный художник пытается обрести вдохновение, обращаясь к своему обыденному «я», но подлинное творчество связано не с обыденной личностью, не с импульсивным вдохновением, а с традицией. Последняя же разорвана в сознании героя «Бесплодной земли». Прошлое и настоящее культуры изолированы друг от друга. Прошлое замкнуто на себе самом и возникает в поэме в виде обрывочных воспоминаний, бессвязного нагромождения вырванных из контекста цитат и образов. Настоящее в свою очередь не несет в себе прошлого, ибо  герой не  ощущает и не осознает из глубинной тождественности той метафизической основы, которая их объединяет. Следовательно, и прошлое, и настоящее лишены для него смысла. Е.Ганнер полагает, что возникающие в пятой части «Бесплодной земли» видения повествователя, которые символизируют крушение западной культуры заставляют его искать истину в восточной мудрости. Идеи буддизма и индуизма создают, по мнению исследовательницы, нравственную основу для возрождения героя.[36] С этим утверждением вряд ли можно согласится, ибо поэтический текст делает очевидным, что постулаты «Бхагават-гиты» и Упанишад превратились в современном мире в пустые абстракции и утратили всякий смысл. Восточная мудрость - такая же бесплодная пустыня для героя, как и западная.

Распад европейской культуры Элиот мыслил не только в историческом, но и в синхроническом срезе. Ее жизненность заключена в единстве всех ее составляющих, т. е. национальных культур. Такое единство, по мнению поэта, со всей очевидностью демонстрировало позднее средневековье. Однако с течением времени произошло обособление национальных культур, поскольку у европейцев исчезло ощущение актуальности для современной жизни основы всей европейской культуры – античности. Идея распада европейского древа передается Элиотом в «Бесплодной земле» при помощи смешения различных языков. Цитаты на семи языках, которые включаются в английскую речь повествователя, создают ощущение языковой сумятицы, Вавилонского столпотворения, которое достигает кульминации в финале поэмы:

 

London Brige is falling down falling down falling

down[37]

Poi s’ascose nel foco che gli affina[38]

Le Prince d’Aquitaine a la tour abolie[39]

This fragments I have shored against my ruins[40]

Why then Ile Fit you. Hieronimo’s mad againe.[41]

Datta. Dayadhvam. Damyata.[42]

Shantih Shantih Shantih[43]

 

Весь этот комплекс идей представлен в поэме двумя центральными темами. Первая из них традиционно обозначается в элиотоведении как «смерть-в-жизни»[44]. Герой «Бесплодной земли» утратил жизненные силы: его бытие лишено смысла. Оно бессознательно,  автоматично. Такого рода существование связано не с миром жизни, а с миром смерти. Смерть в контексте поэмы перестает быть освобождающей силой и становится формой зкзистенции. Эта идея задана уже в эпиграфе, где говорится о умской Сивилле, которая от старости превратилась в горсточку пыли, но тем не менее не прекратила своего земного существования.

В «Бесплодной земле» Элиот демонстрирует читателю различные вариации темы смерти-в-жизни. Мария Лариш с ее беспредметными воспоминаниями; сам повествователь поэмы, переживший любовный экстаз в гиацинтовом саду; мадам Созострис; толпа безликих людей, движущаяся по Лондонскому мосту; великосветская дама, вульгарная девица Лил, клерк и машинистка и другие персонажи поэмы – существование всех этих героев есть смерть-в-жизни.

Этический смысл, который данная формула подразумевает, также чрезвычайно важен для понимания проблематики «Бесплодной земли». Клинт Брукс совершенно справедливо, на наш взгляд, связывает этические основы центральной темы поэмы с тем пониманием бодлеровской этики, которое Элиот высказывает в своем знаменитом эссе «Бодлер»[45]. Несмотря на то, что эссе было написано в 1930 году, т. е. спустя восемь лет после выхода "Бесплодной земли", оно лишь фиксирует концепцию творчества Бодлера, сложившуюся у Элиота еще в конце 1910-х – начале 1920-х годов и потому вполне может быть использовано для интерпретации поэмы. В эссе Элиот, в частности, комментирует известный отрывок из «Дневников» Бодлера, где французский поэт рассуждает о любви. «... единственное и высшее сластолюбие в любви,- пишет Бодлер,– твердо знать, что творишь зло. И мужчины, и женщины от рождения знают, что сладострастие коренится в области зла.»[46] Элиот переосмысляет слова  Бодлера следующим образом: «Бодлер видел, что отношения между  мужчиной и женщиной отличает от совокупления животных знание добра и зла»[47]. Развивая идею Бодлера, Элиот, наконец, приходит к важнейшему выводу: «Если мы остаемся человеческими существами, мы должны совершать либо добро, либо зло; до тех пор пока мы совершаем зло или добро, мы принадлежим миру человеческих существ; и лучше, как это ни парадоксально, совершать зло, чем не делать ничего; в этом случае, мы хотя бы существуем.»[48]

Итак, смерть неразрывно связана, согласно Бодлеру (как его понимает Элиот) и Элиоту, с безразличием людей к добру и злу, с неумением отличить добро от зла. Хотя Бодлер этически оправдывает зло  в своих стихах, как единственно возможную в современном мире форму жизни, Элиот отвергает в «Бесплодной земле» это оправдание. Для него жизнь-во-зле есть фиктивное, неподлинное существование. Страсть к злу эфемерна. Она опустошает человека, вытесняет божественное начало в его душе и лишает субъекта индивидуальности. Своего героя Элиот не наделяет патологической чувствительностью, но дает читателю понять, что повествователь «Бесплодной земли» прожил жизнь бодлеровского героя. В поэме наступил новый этап этой жизни. Упоение чувственностью прошло, и бодлеровский монстр превратился в безликий автомат. В его поступках нет ни добра, ни даже  осознанного зла и, следовательно, нет и витальности.

В III главе поэмы («Огненная проповедь») читатель оказывается свидетелем любовного свидания клерка и машинистки. Оно наглядно демонстрирует концепцию Элиота, только что рассмотренную нами. Читатель видит, что любовь превратилась для современных людей в своеобразное телесное упражнение, вошедшее в привычку. Здесь нет ни животной страсти, ни осознанного зла, ни любви и добра. Акт живой природы напоминает нам скорее механический процесс, работу раз и навсегда заведенных автоматов. Итак, согласно Элиоту, неспособность людей различать добро и зло неизбежно связана с формой их существования, смертью-в-жизни.

К сожалению, в элиотоведении, как правило, упускается из виду актуальнейший, на наш взгляд, вопрос о возможных литературных источниках центральной темы поэмы, которую Элиот сам называл «смерть-в-жизни». Из всех известных нам исследователей  эту проблему рассматривает в своей работе лишь Е.Ганнер. Она полагает, что основная тема «Бесплодной земли» была подсказана автору знаменитой поэмой С.Т.Кольриджа «Сказание о старом мореходе». Элиот, как указывает Ганнер, заимствует у Кольриджа образ жизни-в-смерти и переосмысляет его в тему смерти-в-жизни.[49] Исследовательница подробнейшим образом аргументирует свое предположение, проводя сопоставление центральных тем двух поэм. Однако конкретных фактологических доказательств того, что Элиот взял образ именно у Кольриджа, у нас нет. Мотив жизни-в-смерти был широко распространен в литературе XIX века, и вполне мог быть заимствован Элиотом у Гофмана, Шелли, Э.По, Т.Готье и др.

Очевидным остается изменение в его обозначении. На первый взгляд, различия тут нет: смерть-в-жизни и жизнь-в-смерти фиксируют пограничное состояние между смертью и жизнью. Однако за видимым сходством скрывается принципиальное несовпадение двух идей. Тема жизни-в-смерти предполагает сохранение цельности личности, ее жизненности, даже когда она погружена в мир смерти и испытывает воздействие этого мира. Тема смерти-в-жизни в «Бесплодной земле» исключает всякую жизненность и означает, что все жизненные формы стали формами смерти.

Вторую важнейшую тему поэмы исследователи определяют как тему метаморфозы, изменения или возрождения[50]. Метаморфоза, что с очевидностью демонстрирует «Беслодная земля», согласно Элиоту, есть сущность бытия и искусства. В материальном мире все изменяется, происходит непрерывная смена одних форм другими. Здесь нет ничего устойчивого, сущностного. Постоянен только сам процесс метаморфоз. Тема представлена в “Бесплодной земле” многочисленными образами, ситуациями, цитатами  реминисценциями и имеет в поэме два плана: реальный и идеальный. Последний ориентирует читателя на “норму”, показывая, каким образом герой способен вновь обрести жизненные силы. Идеальный план темы, как правило, непосредственно связан с контекстом того источника, откуда заимствована цитата или реминисценция, вводящая данную тему. Реальный план представляет собой трансформацию идеального в событийном контексте «Бесплодной земли», демонстрируя читателю то, что происходит с героем на самом деле.

Прежде всего выясним, что же составляет содержание идеального плана. Оно связано с целью, к которой стремится герой поэмы, - преодолеть собственное бесплодие (физическое и духовное), выйти из состояния смерти-в-жизни, возродиться к новой, подлинной жизни, наполненной смыслом. Герой должен завершить свое существование в качестве единичного, отчужденного субъекта и приобщиться к некоему вечному началу в мире. Такого рода предельно упрощенная схема идеи возрождения (метаморфозы человека) лежит в основе элиотовского понимания древних ритуалов, описанных Дж.Фрэзером. Кроме того, схема объясняет, согласно Элиоту, два литературных памятника: «Метаморфозы» Овидия и «Бурю» Шекспира. Реминисценции и цитаты из этих двух произведений постоянно возникают на страницах «Бесплодной земли». Особое значение для понимания поэмы имеет упоминание мифа о Филомеле, заимствованного из «Метаморфоз» и фразы «жемчужинами стали глаза», взятой из «Бури» Шекспира.[51] Овидиевский миф и песня Ариэля объединены в представлении Элиота общей идеей: человек умирает и одновременно возрождается в новой форме. Он преодолевает собственную ограниченность телесным началом, отчужденность от мира и сливается с природой. Напомним, что метаморфоза всегда была для Элиота метафорой истинного искусства. Она очень точно воссоздает логику его рассуждений в поэтической форме. Согласно теории Элиота, частные идеи человека, личностные эмоции возрождаются и обретают универсальный смысл в искусстве, трансформировавшись в «новые единства».[52]

Реальный план темы метаморфозы, или возрождения, существенно корректирует идеальный. Элиот дает читателю понять, что в инфернальном мире, каким ему видится мир современный, все благое обретает противоположный, зловещий смысл. Герой (точнее - герои «Бесплодной земли») проходит стадию возрождения. Он умирает для своей прежней жизни и обретает новое существование в и иной качественной форме. Однако смерть героя, поэтически воссозданная Элиотом, полностью лишается высшего смысла. Она представляет собой естественный, бессознательный процесс, который свойственен органической природе. Читатель видит не возрождение к подлинной жизни, не слияние с божественным началом и даже не превращение в ничто. Он становится свидетелем внешних изменений, происходящих с героем.

Обратимся к IV главе поэмы («Смерть от воды»). Здесь Элиот описывает смерть Флеба-финикийца. Мы узнаем, что метаморфоза затрагивает лишь облик героя: некогда он был красив и юн, теперь от него остались лишь кости. Сущность его экзистенции не изменилась, ибо земная жизнь Флеба, подчиненная эфемерным, корыстным целям, нисколько не отличается от его существования «под водой» в виде разрозненных костей.

Одна форма смерти-в-жизни сменяет другую, и происходит возрождение-в-смерть.[53] Идея повторяемости различных форм смерти определяет понимание Элиотом истории человечества. Последняя предстает перед нами в поэме как бесконечный процесс чередования различных форм смерти-в-жизни. Вырваться из этого круга дурной бесконечности человеку не дает его греховность, его неспособность признать, что высшие ценности существуют вне его «я».

Мы определили характер возрождения-в-смерть как бессознательный и автоматический. Но сложность проблемы, с которой здесь сталкивается читатель, заключается в том, что повествователь интуитивно ощущает отчужденность своего бытия, его неистинность. Это ощущение движет им, когда он стремится сделать свое бытие витальным, наделить его высшим смыслом. Субъект жаждет трансцендировать свое «я», преодолеть в себе сугубо человеческое и соединиться с Богом. Однако это желание есть реализация первородного греха, попытка охватить бесконечное. Оно продиктовано греховным помыслом (гордыней) и неизменно приводит героя к гибели.

Так, в раннем поэтическом наброске «Смерть Св. Нарцисса» (1915),[54] который Элиот предполагал первоначально включить в «Бесплодную землю», главный герой Нарцисс отвергает в самом себе собственно человеческое начало. Он отрицает путь человека в мире и, уединясь под скалой, становится «танцором перед Богом». Экстаз Нарцисса наступает в тот момент, когда его пронзают огненные стрелы. Но соединиться с Богом, стать чистым духом, оказывается для Нарцисса невозможным. Он лишь утрачивает человеческое: под скалой лежит сгоревшее тело Нарцисса. Герой гибнет потому, что, ограниченный чувственным началом, он не способен вместить бесконечность духа. Герой не возрождается, не освобождается от собственной замкнутости, а переживает возрождение-в-смерть.

В окончательном варианте «Бесплодной земли» греховная интенция субъекта очевидна в сцене любовного свидания в Гиацинтовом саду, которая завершается утратой чувственных способностей индивида:

 

                                   I could not

speak, and my eyes failed, I was neither

Living, nor dead, and I knew nothing,

Looking into the heart of light, the silence. (64)

 

                                   ... я не мог

Говорить, и в глазах потемнело, я был

Ни жив ни мертв, я не знал ничего,                             

Глядя в сердце света, в молчанье.[55]

                      

 

Она возникает и в конце первой главы, где герой опасается собаки, которая может откопать труп.

Стремление преодолеть свою изолированность от мира (возродиться) выплескивается у великосветской дамы (глава «Игра в шахматы») в импульсивный порыв: «Что мне делать?/ С распущенными волосами выбежать/На улицу?» (Э, 61) Глубинный смысл, заложенный в этой фразе, легко объяснить в контексте другой цитаты из финала поэмы:               

 

.... I have heard the key

Turn in the door once and turn once only

We think of the key, each in his prison

Thinking of key, each confirms a prison (79)

 

... Я слыхал, как ключ

Однажды в замке повернулся однажды

Каждый в тюрьме своей думает о ключе

Каждый тюрьму себе строит думами о ключе (Э, 73)

                                                  

 

Обе цитаты имеют внутреннее тождество. Гипертрофированная страсть, проявляющаяся в попытке человека внутренне освободиться (возродиться), лишь усугубляет его страдания. Чувственная (греховная) по своей природе страсть к возрождению (к трансцендированию сугубо человеческого «я») оказывается причиной еще большей замкнутости, смерти-в-жизни: думая о ключе (т. е. об освобождении), субъект, согласно Элиоту, сам строит себе тюрьму.

Поэтическое воссоздание темы возрождение-в-смерть нетрудно соотнести с литературно-критическими размышлениями Элиота, касающимися поэтов, которые допускают проникновение в свое творчество обыденных эмоций. Такого рода поэт или драматург стремится преодолеть рамки поэзии и заставить поэтическое высказывание выразить невыразимое, бесконечное. Эта тенденция приводит к распаду целостности произведения искусства и разрушению традиции.

 

Рассмотренные нами две центральные темы «Бесплодной земли», отразившие христианское мировидение Элиота, определили художественный принцип воссоздания облика современного человека в поэме. Мы уже не раз отмечали, что лирический герой Элиота по мере творческой эволюции поэта предстает все более и более деиндивидуализированным. «Бесплодная земля» со всей очевидностью подтверждает эту мысль.[56]

Читатель едва ли сможет идентифицировать личность повествователя, даже если задастся такой целью. «Бесплодная земля» – это набор голосов, порой не имеющих конкретных субъектов, которые переходят друг в друга, сливаются с событиями и предметами. Человек, живущий не подлинной эмоцией, а эмоцией толпы, превращается в функцию и занимает место в мире, равноправное по отношению к бездушным предметам, которые его окружают.

Необходимо отметить, что в процессе работы над поэмой Элиот сам стремился к предельной деперсонализации своих персонажей. Он согласился с редакцией Эзры Паунда, который вычеркивал из «Бесплодной земли» все то, что давало бы читателю возможность воспринимать кого-либо из действующих лиц как цельную личность, т. е. Паунд изымал из текста те куски, где дается характеристика героя или описание обстоятельств его жизни.

Многие исследователи творчества Элиота стремятся идентифицировать повествователя, связать его роль с каким-то конкретным персонажем в поэме. Чаще всего функции повествователя и главного героя приписываются (и небезосновательно) Тиресию, персонажу древнегреческой мифологии, слепому прорицателю, который появляется в III главе поэмы («Огненная проповедь»). Фигура Тиресия действительно важна для понимания поэмы в целом, поэтому мы остановимся на ней несколько подробнее.

Исследователи излишне доверяют той характеристике, которую Элиот дает своему герою в комментариях[57]: «Хотя Тиресий - просто зритель и в самом деле не герой, он все-таки наиболее важное действующее лицо в поэме, объединяющее все остальное. Подобно тому, как одноглазый купец, торговец смородиной, перетекает в финикийского морехода, а последний едва отличим от Фердинанда, неаполитанского принца, все женщины сведены в один образ, и оба пола соединяются в Тиресии. То, что видит Тиресий - фактически сущность поэмы» (82).

На основе элиотовской характеристики героя свою трактовку Тиресия строит Ф.О.Маттиессен. Критик полагает, что Тиресий представляет собой главный синтезирующий образ, вмещающий все крайности мира.[58] Этой концепции придерживается и Э.Дрю. Она утверждает, что, поскольку Тиресий, согласно греческой мифологии, был слепым прорицателем, в поэме он персонифицирует «внутреннее зрение», прозревающее сущность мира, «фактически чувство истории».[59] Э.Дрю полагает, что в образе Тиресия сводятся все полюсы бытия: прошлое, настоящее, два противоположных пола и все характеры «Бесплодной земли». К аналогичным выводам приходит и Ф.Шнайдер[60]. Согласно концепции Гровера Смита, «Тиресий соединяет в себе все образы».[61] Гровер Смит и Э.Шнайдер едины в своем понимании Тиресия, как пророка, способного обнаружить извечную повторяемость зла[62]. Тем не менее Г.Смит идет в своих выводах дальше, чем вышеуказанные исследователи. Греческий пророк для него – не просто зритель (эту мысль подчеркивает сам Элиот), а участник всех событий, безымянный повествователь «Бесплодной земли».

При всем разнообразии исследовательских трактовок их, на наш взгляд, объединяет общий недостаток. Элиотоведы оставляют без внимания указание К.Брукса на то, что данный эпизод несет в себе иронический подтекст.[63] Действительно, само по себе комично уже то, что свидетелем банальнейшей любовной сцены оказывается не какой-нибудь лондонский зевака, а мудрый прорицатель. Перед Тиресием некогда трепетали даже могущественные цари. Именно он разгадал страшную тайну Эдипа. Даже после смерти, в Гадесе он не утратил свою силу и предсказал Одиссею его судьбу. В поэме читатель видит, что прошлое Тиресия иронически противопоставлено его настоящему. В самом тексте «Огненной проповеди» воспоминания прорицателя выделены синтаксически и стилистически: они заключены в скобки и переданы возвышенным слогом:

 

And I Tiresuas have foresuffered all

Enаcted on the same divan or bed;

I who have said by Thabes below the wall

Or walked among the lowest in the dead. (72)

 

А я, Тиресий, знаю наперед

Все, что бывает при таком визите, -

Я у фиванских восседал ворот

И брел среди отверженных в Аиде. (Э, 65)

 

 

Образ Тиресия снижается контекстом, в который его помещает Элиот. Более того, кроме предположения об исходе свидания никаких «пророчеств» от него мы больше не слышим. Наконец, слова Тиресия этически индифферентны[64]. Он - всего лишь безучастный свидетель событий, никак не пытающийся осмыслить их суть.

Косвенным подтверждением тому, что Тиресий не мог, согласно замыслу Элиота, быть подлинным пророком служит и тот факт, что герой «Бесплодной земли» -  пророк языческий. Христианское вероучение всегда отвергало языческое прорицание, как неподлинное и греховное. Элиот, воссоздавая в своей поэме образ Тиресия, безусловно учитывал христианскую традицию осмысления лжепророков и в частности дантевское описание Тиресия, казнящегося в восьмом круге Ада[65].

Тиресий в «Бесплодной земле» не лишен способностей прорицателя. Но он тем не менее - обитатель современного мира, вовлеченный в круговорот жизни/смерти и возрождений-в-смерть. Проникнуть в сущность мира, то есть возвыситься над миром, Тиресию не дано. Он, подобно другой прорицательнице, героине «Бесплодной земли», шарлатанке мадам Созострис, видит только внешние формы жизни. Поэтому представляется неправомерным рассматривать его как пророка, которому открыта высшая истина.

Какую же роль отводит греческому провидцу Элиот? Наиболее интересное понимание роли Тиресия демонстрирует в своей книге Эрик Томпсон. Исследователь полагает, что ясновидец «скорее всего выполняет ту роль, которую, согласно Ницше, в греческой трагедии выполняет хор».[66] Известно, что Элиот воспринимал философию Ф. Ницше как крайнее выражение романтического менталитета и потому, соответственно, всегда высказывался о Ницше негативно. Тем не менее автор «Бесплодной земли» хорошо знал эту философию и в 1916 г. опубликовал рецензию на книгу А.Вольфа «Философия Ницше». И все же утверждать, что Элиот использовал образ Тиресия с той же целью, с какой греческие драматурги (согласно Ф.Ницше, разумеется) использовали в своих трагедиях хор, мы не можем.

Однако сравниваемые два феномена поразительно совпадают по своей сущности. Напомним, что, согласно Ницше, хор в греческой трагедии выполняет дионисийскую функцию. Хор снимает устойчивость аполлоновских форм, делая их иллюзорными, представляя непрерывно изменяющийся динамический мир, вечное становление. Зритель оказывается в этой ситуации соучастником действа. «Трагедия, следовательно, есть особый способ реализации мифа, который предполагает творческое соучастие публики, когда божество становится реальностью посредством того, что реальность ставшего маской образа растворяется в некоторую призрачную недействительность».[67] Подобно хору, Тиресий очерчен в качестве самостоятельного действующего лица и потому ни в коем случае не сводим ни к одному герою. Мадам Созострис, рыцарь Грааля, король-рыбак, Флеб-финикиец, фракийский царь Терей - все это лишь отражения, образы, в которые Тиресий никогда окончательно не переходит. Они - его «варианты». Несмотря на свою цельность, Тиресий протеичен. Его сущность – постоянное изменение, непрерывное перемещение из одной жизни в другую: он «дрожит между двумя жизнями».[68] В нем заключена идея трагической неспособности человека выйти из порочной череды смертей и жизней.

Образ Тиресия сложен еще и потому, что он выполняет а поэме чисто формальную функцию. С одной стороны, перед нами - как бы карикатура на неискушенного читателя, который теряется в лабиринтах “Бесплодной земли”, с другой - дополнительный уровень текста - конвенция между поэмой и ее читателем. Акцентируя в герое протеичность, Элиот наделяет образ способностью связывать героев и различные формы бытия, сведенные поэмой в одну плоскость. Тиресий как бы пульсирует между ними, оставаясь при этом самим собой, “оживляя” поэму, делая зримой ее внутреннюю динамику.

Учитывая, отмеченную многими элиотоведами формальную функцию, которую выполняет образ Тиресия, его безусловно можно назвать центральным. Однако отождествлять его с повествователем «Бесплодной земли» было бы все же неправомерным. Повествователь, как уже было отмечено, намеренно не идентифицирован Элиотом. Лишить его индивидуальности, целостности было одной из важнейших задач автора «Бесплодной земли». Голос повествователя сливается с голосами других героев: Марии Лариш, Гиацинтовой невесты, мадам Созострис и т.д. Каждая маска - новая форма бытия, но она не исчерпывает образ повествователя, даже маска Тиресия. Поэтому термин «повествователь» или «герой-повествователь» можно употреблять, лишь подразумевая под ними некий совокупный образ современного человека сознание которого последовательно раскрывается в поэме.

Обобщим все сказанное. При чтении «Бесплодной земли» необходимо осознавать, что Элиот абстрагируется от повествователя поэмы. Он создает драматический монолог повествователя, современного человека, воспринимающего окружающий мир, делает его речь объектом своей рефлексии.

Комментарии к поэме, составленные самим Элиотом, открывают еще одну проблему, связанную с повествователем. Поскольку они не интерпретируют поэму, а лишь фиксируют источники, откуда заимствованы отдельные образы и цитаты, их нельзя рассматривать как автоинтерпретацию. В них не раскрывается внутренняя связь цитат и образов. Порой создается впечатление, что Элиот намеренно отказывается ее признавать и поверхностными рассуждениями пытается ввести читателя в заблуждение. Наиболее явно это стремление прослеживается в его комментариях к сорок шестой строке: “Повешенный, одна из карт колоды, выполняет в поэме две функции: он ассоциируется в моем сознании с умерщвляемым богом и с фигурой, закутанной в плащ, которая возникает в отрывке, рассказывающем о путешествии в Эммаус в V части» (82).

Может показаться странным, что такой рассудочный поэт, как Элиот, утверждает интуитивно ощущаемую и не полагаемую рассудком связь образов. Характер комментариев заставляет нас сделать вывод, что их автор, согласно художественному замыслу Элиота, – повествователь «Бесплодной земли», и комментарии к поэме являются не дополнением, а неотъемлемой ее частью.

Одним из важнейших факторов, сыгравших немаловажную роль в том, что поэма воспринималась как реальное воссоздание переживания человека, был ее автобиографизм.

Внешний план повествования зачастую отражает личный опыт поэта. Толпы людей, переходящих Лондонский мост и изображенные в финале «Погребения мертвого», - одно из самых ярких воспоминаний Элиота о его жизни второй половины 1910-х годов. Будучи клерком банка Ллойда в те годы, он мог ежедневно в девять часов утра наблюдать, как одинаково одетые клерки спешат по Лондонскому мосту в Сити, чтобы занять свои места в конторах.

Разговор неврастеничной дамы с ее приятелем («Игра в шахматы») во многом, как установили биографы Элиота, передает сложный характер взаимоотношений самого Элиота с его первой женой Вивьен. Встреча повествователя с мистером Евгенидом («Огненная проповедь») - реальный эпизод из жизни самого Элиота, к которому однажды на улице пристал какой-то коммерсант из Сирии.

Известный исследователь творчества Элиота Линдалл Гордон в своей книге весьма убедительно раскрывает биографическую основу всей поэмы.[69] Исследователь, в частности, полагает, что настроение «Бесплодной земли» отражает тяжелое депрессивное состояние ее автора, вызванное семейной драмой. Факты приведенные Линдаллом Гордоном весьма интересны, но нельзя забывать, даже признавая их присутствие в тексте, что они переработаны творческим сознанием поэта в эстетическое целое. Предельная конкретизация реальных событий, переживаний и их максимальное смысловое насыщение придает им в повествовании универсальный смысл.

 

Нами уже не раз отмечалось, что «Бесплодная земля» стала итогом раннего творчества Элиота. Поэма синтезировала открытия в области поэтической формы, сделанные им в первом и во втором стихотворных сборниках.

Прежде всего, в поэме мы наблюдаем предельное усиление рефлексии, которая теперь приобретает в творчестве Элиота тотальный характер. Поэт реконструирует разные способы видения мира (с этим связано разделение повествователя на множество масок и голосов), языковые и эстетические практики, представляющие различные ментальности. При этом он охватывает всю европейскую культуру, начиная с ее истоков. Элиот обнажает генезис различных форм ментальности, эксплицирует их внутренние интенции.

Способы языкового освоения мира, соответствующие различных культурным эпохам, представлены в поэме в виде многочисленных цитат, аллюзий, реминисценций из произведений авторов, принадлежащих этим эпохам. Интертекстуальность, предполагающая ситуацию «текста-в-тексте», становится отличительной особенностью поэтики Элиота. Повествователь «Бесплодной земли» вовсе не делает попытки скрыть заимствованные цитаты. Напротив, он маркирует их; во-первых, он сохраняет особенности стилистики цитируемых текстов (в первых двух сборниках, как мы помним, она не сохранялась: цитата, вливаясь в новый текст приобретала его стилистические особенности); во-вторых, он указывает в комментариях на их источник; в-третьих, неоднократно повторяет их в тексте поэмы.

Читатель, в свою очередь, сосредоточивает свое внимание на неоднородности текста, на несоответствии буквального содержания цитаты общему повествованию. Маркированные цитаты репрезентируют целиком то произведение, откуда они были заимствованы. Элиот заставляет читателя обратиться произведению-источнику, к его проблематике. В задачу читателя входит не анализировать подробно все линии и образы, а пережить это произведение единовременно, ощутить в нем наиболее существенное. А существенное, в свою очередь, определяется самой цитатой, которую приводит Элиот.

Цитата, заимствованный эпизод или аллюзия, как уже отмечалось, репрезентируют не только само произведение, но и реализованную в нем ментальность, культурный блок, эпоху Чужое, «готовое» слово возникает в тексте Элиота, неизменно обнаруживая свою природу, внутреннюю структуру, процесс своего рождения. Такого рода «препарирование» готового знака обеспечивается тем контекстом, в который его помещает поэт. Заимствованный знак возникает в тексте «Бесплодной земли» и сразу же ориентирует читателя на определенный стереотип, на знакомую и предсказуемую ситуацию. Однако Элиот неизбежно обманывает читательское ожидание, предлагая совершенно непредсказуемое развитие художественной реальности, вводя заимствованный знак в «неподходящий» для него контекст.[70]

 

 

Приведем один пример из II главы («Игра в шахматы») поэмы «Бесплодная земля». Она начинается с описания будуара светской дамы:

 

The chair she sat in, like a burnished throne

Glowed on the marble... (66)

 

Она сидела, как на троне, в кресле,

Лоснившемся на мраморе...(Э,50)

 

Английский читатель сразу же обнаружит здесь заимствование, – цитату из трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра». Элиот перефразирует слова одного из героев пьесы, Энобарба, рассказывающего о первой встрече Антония и египетской царицы:

The barge she sat in, like a burnished throne

Burned on the water.[71]

 

Корабль, на котором она находилась, словно сверкающий трон, блистал на воде.

                        (подстрочный перевод)

 

Перенесение шекспировской метафоры в контекст поэмы порождает комический эффект. Читатель вправе ожидать соотнесение с лучезарным троном корабля, как это происходит у Шекспира, но вместо корабля в тексте Элиота появляется кресло. Ироническое несоответствие стоит ситуаций обнаруживает интересный диалог двух произведений, поэмы Элиота и трагедии Шекспира. Автор «Бесплодной земли» вводит всего одной фразой реальность шекспировской трагедии в свою поэму. Антоний, как мы помним, отказывается от борьбы за власть ради любви к Клеопатре, что становится причиной его гибели. Уже роскошь и могущество египетской царицы таит в рассказе Энобарба роковую силу эроса, порабощающего волю человека. Тот же смысл Элиот вкладывает в описание будуара светской дамы, героини “Бесплодной земли”. Здесь, как и у Шекспира, царит скрытый и роковой эротизм. Конфликт и ситуация в данном эпизоде поэмы Элиота, благодаря соотношению с «Антонием и Клеопатрой» выглядят парадигматическими, универсальными. С одной стороны, шекспировская цитата объясняет эпизод поэмы. Но, с другой, сам контекст поэмы интерпретирует реальность шекспировской пьесы. «Исправив» всего одну деталь (заменив корабль креслом), Элиот снижает высокий пафос «Антония и Клеопатры». Его цель – показать обыденность, примитивность гипертрофированной чувственности и фиктивность всяких попыток ее драматизировать.

Рефлективная работа Элиот вовсе не отрицает значимость Шекспира. Великий драматург говорил на языке своего времени, используя находившиеся в его распоряжении конвенции. Элиот лишь показывает их условность, несоответствие реалиям современной жизни.

Цитирование в «Бесплодной земле», в отличие от предыдущих произведений Элиота, приобретает системный характер. Как справедливо замечает Е. Ганнер, цитаты и аллюзии «актуализируют не только отдельные произведения прошлого, но и литературную традицию в целом».[72] Поэма являет собой сложную многоуровневую систему. Ее уровни составляют культурные блоки, представленные принадлежащими им произведениями. Здесь Элиот шифрует все стадии формирования современного ему менталитета, точнее их художественные эквиваленты. Таким образом, выстраивается следующая цепочка:

первобытный ритуал

литературный миф

средневековый рыцарский роман

искусство Возрождения

барокко

сентиментализм

романтизм

символизм.

Все уровни повествования переплетены между собой, сведены в единую знаковую систему. Последнее необходимо учитывать, ибо мы имеем дело не с иерархической лестницей, а с одним миром.

За цитатами, аллюзиями, формирующими основные уровни[73] повествования, как правило закрепляется вполне определенная тема или мотив.

Архаический ритуал, как мы видим, является самым низшим уровнем структуры. Его осуществление призвано вернуть земле и человеку силу плодородия. Но возрождение силы плодородия еще не означает возрождения подлинной витальности, которая предполагает опосредованность телесного начала духом. Следовательно, сам по себе ритуал этически неоправдан. Субъект, бессознательно восстанавливающий в себе чувственное начало, возрождается в мир смерти. Поэтому соотнесение героя-повествователя с явлениями и символикой растительного мира (ритуала) всегда подчеркивает бессознательный неопосредованный духом характер его существования.

Следующий уровень повествования, который составляют цитаты и образы, заимствованные из Ветхого и Нового Заветов Библии, обычно в поэме напоминают о вечных духовных ценностях, утраченных современных человеком.

Из приведенной нами системы уровней можно выделить еще два. Их формируют цитаты из «Божественной комедии» Данте и  цитаты из сборника стихов Ш.Бодлера «Цветы зла». На этих уровнях проявляется этическое осмысление бытия современного человека.

Остальные цитаты несут различную смысловую нагрузку, поэтому закрепить за уровнями текста, которые данные цитаты представляют, какую-либо тему или мотив невозможно.

Все пространство поэмы представляет собой чередование, переплетение «готового материала», знаков, отсылающим к другим произведениям и культурным блокам. Более того, ключевые эпизоды «Бесплодной земли» могут включать сцену или образ, отсылающие одновременно к нескольким произведениям и ,культурным болкам, что делает их своеобразными «конденсатами» культурной памяти. Возникающие в поэме произведения предстают подвергнутыми аналитической обработке, отнюдь не вынесенной за рамки поэмы. Они прочитываются друг через друга, интерпретируют друг друга.

Когда речь идет именно об интерпретации произведений в поэме «Бесплодная земля», то следует всегда учитывать, что Элиот работает не с произведениями как таковыми, а с представлениями об этих произведениях, их толкованиях, уже устоявшихся в европейской культуре. В «Бесплодной земле» Элиот опирается на две известные ему работы в области мифа, ритуала и рыцарского романа: «Золотую ветвь» (1907–1915) Дж. Фрэзера и «От ритуала к рыцарскому роману» (1921) Дж. Уэстон. В автокомментариях к поэме он отсылает читателя к этим двум исследованиям. Скорее всего Элиот воспринимал выдвинутые Фрэзером и Уэстон теории как гипотезы, и проблема их верификации его не интересовала. Он обнаруживает в них аналитический инструментарий, позволяющий связать воедино различные культурные эпохи.

Элиотоведы, как правило, склонны преувеличивать значение книги Дж. Уэстон «От ритуала к рыцарскому роману» для поэмы Элиота, полагая, что логика и структура последней подчинена легенде о бесплодной земле и о поисках св. Грааля. В этом случае невыясненными остаются вопросы: почему символика легенды о св. Граале возникает в поэме, по выражению самого Элиота, лишь спорадически («incndental symbolism») (80), и почему основные символы легенды (за исключением «бесплодной земли»), такие, как копье и чаша св. Грааля, вообще не использованы в поэме.[74] Очевидно, структура «Бесплодной земли» не исчерпывается идеей поиска св.Грааля и реконструкцией его ритуалистических корней. Кроме того, известно, что замысел поэмы сложился у Элиота задолго до того, как он прочел книгу Уэстон: первое наброски поэмы появились в 1915 г., то есть за шесть лет до выхода в свет книги «От ритуала к рыцарскому роману».

Все вышесказанное вовсе не означает, что мы можем игнорировать книгу Уэстон. Элиота прежде всего заинтересовал здесь сам метод исследования. Уэстон стремилась обнаружить источник рыцарских романов в архаических ритуалах и в мистериях христианско-гностических сект, увидеть проявление мифопоэтического сознания в сознании христианском. Исследовательница сосредоточивает свое внимание на романах, объединенных единым сюжетом поиска св.Грааля. Они повествуют о земле, властителем который был король-рыбак. В результате ранения, нанесенного королю-рыбаку копьем, он становится импотентом, а его земля, согласно принципу симпатической магии, бесплодной. Болезнь короля-рыбака и его последующее излечение трактуется как позднейший вариант ритуалемы умерщвляемого/возрождающегося бога растительности. Рыба, сопутствующая королю, как указывает Уэстон, является одним из древнейших символов плодородия: Будда, Адапа (один из героев аккадской мифологии), Христос - все они представлены как рыбаки.[75] Снять с земли проклятие и вернуть королю-рыбаку силу способен лишь рыцарь с чистой душой. Он должен задать королю вопрос о значении двух талисманов: чаши св.Грааля и копья. Согласно некоторым вариантам романа о Граале, уже сам вопрос может стать искупительным актом для короля-рыбака и бесплодной земли. Копье и Грааль, как указывает Джесси Уэстон, в языческих культурах фигурировали в качестве символов мужского и женского начала[76]. Впоследствии эти символы были христианизированы гностиками, в чьих верованиях кровавое копье превратилось в копье, пронзившее бок Христа, а св. Грааль – в чашу, из которой Христос и его ученики вкушали во время тайной Вечери. Познание смысла талисманов есть духовная инициация, приобщение к тайне жизни. Ниже мы рассмотрим более подробно характер включения Элиотом некоторых образов и мотивов легенды в поэму.[77]

Характерно, что реальность рыцарского романа о св. Граале. совершенно неузнаваема в поэме. Взгляд обычного читателя вряд ли вообще обнаружит где-либо в тексте намеки на роман за исключением заглавия. Очевидна лишь общность тем: современный человек, непрерывно усугубляющий ситуацию первородного греха, лишенный христианского смирения, подобно королю-рыбаку обречен на духовное бесплодие. Реалии рыцарского романа все же возникают в поэме, но во-первых, в предельно сниженном виде и, во-вторых, соединенные с символами, образами и вовлеченные в контекст других воссозданных в «Бесплодной земле» произведений. Элиот не реконструирует мир рыцарских легенд в его целостности (как это делали романтики и символисты), не передает его дух. Он обнажает структуру всех романов о св. Граале, сведя их к общей парадигме, представляет саму легенду и ее вариации в европейской культуре как нерепрезентативный текст, как придуманную игру, правила которой можно объяснить и изменить. То есть Элиот интерпретирует роман. Он прочитывает роман в духе Уэстон, возведя его к ритуалам, описанным Фрэзером, и проецирует его события в современность, которая вскрывает его условность. Поэтому повествователь «Бесплодной земли» - не только король-рыбак, которого сменит Парсифаль, но и фрэзеровский бог, а также старый жрец, которого сменит новый.

Важнейшей особенностью поэтики «Бесплодной земли», отчасти связанной с рефлективной стратегией Элиота, является фрагментарность. Во втором поэтическом сборнике Элиот, как мы установили, преодолеет ее. Однако в «Бесплодной земле» он вновь обращается к принципу фрагментарности, фактически превращая текст поэмы в набор дискретных поэтических отрывков, а порой даже фраз или отдельных образов. Здесь отсутствует внешне-событийная каузальность, то есть, используя терминологию Элиота, «логика идей» уступает место «логике воображения». «Элиот, - указывает Томаз Риз, - использует метод тематической фрагментации, при котором индивидуальные темы распадаются на повторяющиеся и взаимозаменяемые компоненты».[78]

Этот принцип усиливается автором «Бесплодной земли» настолько, что фрагментарность в некоторых эпизодах превращается в коллаж. Технику коллажа Элиот заимствовал у художников-кубистов, творчество которых привлекло его в конце 1910-х годов.[79] Кубисты создавали единое изображение, совмещая несвязанные друг с другом фрагменты и, более того, привлекали посторонние, не имеющие отношения к живописи материалы. Элиот, в свою очередь, совмещает описания явлений обыденной жизни, реплики героев, обрывки фраз, цитаты из литературных произведений, образы:

 

 

«On Margate Sands.

I can connect

Nothing with nothing.

The broken fingenails of dirty hands.

My people humble people who expect

Nothing»

 

la la

 

To Carthage then I came

 

Burning burning burning burning

O Lord Thou pluskest me out

O Lord Thou pluskest

Burning (74)

 

“В Маргейте возле пляжа

Я связь ничего

С ничем.

Обломки грязных ногтей не пропажа.

Мои старики, они уж не ждут совсем

Ничего.”

ла ла

Я путь направил в Карфаген

 

Горящий горящий горящий

О Господи Ты выхватишь меня

О Господи Ты выхватишь

горящий.(Э,67-68)

 

На первый взгляд, эти фразы никак не связаны друг с другом. Однако за ними стоит общий глубинный смысл. При всем внешнем разнообразии явлений человеческой жизни, хочет убедить нас Элиот, все они имеют единую сущность, единый прообраз.

Внешняя фрагментарность поэтического материала снимается за счет использования техники лейтмотивов. Мы уже подробно рассматривали ее принципы в связи со сборником «Пруфрок и иные наблюдения». Сложность построения «Бесплодной земли» во многом определяет большую сложность лейтмотивной структуры в поэме по сравнению с первым стихотворным сборником.

Лейтмотивами выступают в «Бесплодной земле» ключевые фразы. Во второй главе («Игра в шахматы») лейтмотивом становится фраза: “Hurry up Piease Its time” (Прошу заканчивать пора).

Эту функцию выполняют и цитаты. Так, центральным лейтмотивом поэмы, как уже говорилось, является цитата из пьесы Шекспира «Буря»: «Those are pearls that were his eyes» (жемчужинами стали его глаза). Она возникает дважды. Первый раз в главе «Похороны Мертвого», второй раз в главе «Игра в шахматы» как напоминание о переживании в гиацинтовом саду. Еще одна цитата-лейтмотив, играющая важную роль в поэме, была заимствована Элиотом из стихотворения Эндрю Марвелла «Застенчивой возлюбленной». В «Огненной Проповеди» цитата возникает дважды в несколько измененном виде, и один раз иронически обыгрывается Элиотом.

Лейтмотивными в «Бесплодной земле» оказываются и целые фрагменты текста. Например, описание города в финале “Погребения мертвого»:

 

Unreal Сity

Under the brown fog of winter dawn (65)

 

Призрачный город,

Толпы в буром тумане зимней зари.(Э, 57)

 

Оно предваряет размышления повествователя  о толпах безликих неиндивидуальных людей. Описание почти дословно повторяется в “Огненной Проповеди”:

 

Unreal Сity

Under the brown fog of a winter noon... (71)

 

Призрачный город,

Толпы в буром тумане зимнего полудня.(Э,64)

 

Здесь оно вводит мистера Евгенидиса, купца из Смирны, и тем самым соотносит его с толпой обезличенных людей из главы «Погребения мертвого».

Наряду с фразами, цитатами, описаниями, функцию лейтмотивов осуществляют в «Бесплодной земле» образы, в частности образы скалы (rock), воды (water), реки (river), тумана (fog), города (city), крысы (rat) и т.д.

Наконец, в роли лейтмотивов могут выступать отдельные слова. При этом они обретают большую смысловую насыщенность и выявляют внутреннюю тождественность различных эпизодов, в которых они возникают. Такими словами-лейтмотивами становятся, к примеру, «stir» (шевелить), «antique» (древний, дряхлый). Первое появляется в главе «Погребение мертвого» и в «Огненной проповеди». О втором слове мы уже говорили в первой части нашей работы.

Особую роль для понимания лейтмотивной структуры поэмы играет сцена гадания мадам Созострис (глава «Погребение Мертвого»). Карты Таро, используемые гадалкой, представляют собой набор символов-лейтмотивов. Начиная со следующей главы поэмы, они подробнейшим образом раскрываются повествователем. Так, финикийский моряк, Колесо, и Смерть от Воды возникнут во IV главе поэмы; Беладонна - во II и в III; одноглазый купец - в III, в образе мистера Евгенида; толпы людей, которые видит мадам Созострис, появятся в V главе, так же как Повешенный и «человек с тремя опорами».

Отличительное свойство поэтики «Бесплодной земли» - актуализация многозначности ключевых слов. Слово помещается поэтом в контекст, способный выявить все его основные значения, многие из которых утрачиваются в обыденной речи.

Достаточно привести два примера. В главе «Погребение мертвого» мадам Созострис появляется с картами Таро. Ее колоду повествователь аттестует, как “a wicked pack of cards” (64). Слово “wicked” употребляется не только в значении “коварный”(Э,48) или “ведьминский”[80], но и в значении “греховный”. Согласно Элиоту, гадание современной шарлатанки, то есть неподлинное постижение мира, всегда является греховным.

Рассмотрим еще один пример. Глава “Огненная проповедь” открывается следующей фразой:

 

The river’s tent is broken (70).

Речной шатер опал”(54)

 

Английское слово “tent” может быть переведено как  “палатка” или “шатер”. Но в этом случае образ неизбежно утратит свою глубину. Ведь в данном контексте слово “tent”, как отмечают комментаторы поэмы[81], используется  также и в значении “скиния”, (переносного шатра, осененного божественным духом). Этот скрытый смысл одного слова помогает нам осмыслить в целом главу поэмы, где оно возникает и где речь идет о десакрализиции природы, об утрате ею божественного духа.

Завершая описание основных принципов элиотовской поэтики, отметим еще один художественный прием, поэтическую этимологизацию слова. Поэтическую этимологию не следует смешивать с научной. “Стремление к этимологизации, - отмечает Е.Г.Эткинд, - это стремление связать между собой слова или составные части слов, принимая во внимание их внешнюю форму, а не их взаимоотношения с идеей, символом которой они являются.”[82] В “Бесплодной земле” мы сталкиваемся с выделением и соотнесением слов, не имеющих семантической связи, на основе сходства их звучания. Так, в главе “Огненная Проповедь” возникает ассоциативное соединение двух слов: “rat” (крыса) и “rattle” (трещать, грохотать). Элиот постепенно подготавливает к нему читателя, последовательно вводя слова в текст:

 

But at my back in a cold blast I hear

The - rattle of bones, and chuckle spread from year to year. (70)

 

Ибо в холодном ветре не слышу иных вестей,

Кроме хихиканья смерти и лязга костей.(Э,63)

 

И спустя семь строчек мы читаем:

 

And bones cast in a little low dry garret,

Rattle by the rats foot only... (70)

 

С сухой мансарды от пробежки их крысьей

Порою донесется стук костей.(63)

 

Характерно, что конкретное «воплощение» данного художественного приема, как было установлено[83], Элиот заимствует у другого мастера формы, Джеймса Джойса. Джойс в романе «Улисс» (эпизод «Гадес») сопрягает эти два слова. Леопольд Блум, герой романа, видит крысу, которая шурша пробегает по камням:

 

Rtstr! A rattle of pebbles. Wait. Stop...

An obese grey rat toddled along the side of the crypt, moving the pebbles...[84]

 

(Фыррст! Шорох камней. Стой. Обожди-ка.

Жирная серая крыса проковыляла вдоль стены склепа, шурша по гравию.)[85]

 

Итак, мы рассмотрели принципы работы авторского самосознания в поэме «Бесплодная земля» и показали их генетическую связь с поэтикой ранних стихотворных сборников Элиота.

Элиот создал уникальный художественный мир, в котором слова обыденной речи, трансформировавшись в поэтической реальности, обретали колоссальную силу.

При помощи рассмотренных нами художественных приемов он активизировал возможности английского поэтического языка, ослабленного эпигонами романтизма. Путем титанических усилий, ограничения творческой фантазии Элиот сделал именно то, что он требовал от подлинного поэта - создал основу для дальнейшего плодотворного развития поэтической речи. «Ни один американский поэт, - писал известный критик Малькольм Каули, - не имел столько учеников, сколько их было у Элиота, причем на всех этапах его литературной карьеры. До 1925 г. его влияние казалось повсеместным, да и в последующие годы оно оставалось существенным.»[86]

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

---

Используются технологии uCoz